Переплыть Стикс, часть 2

Но, как честный человек, я был обязан продолжать то, за что взялся. И мои планы выйти из ситуации не могли повлиять на мои реальные действия. Тем временем, я подъезжал к городу. Начались склады, чуть-чуть более живые и веселые от дрожи раскаленного марева над ними. Склады для машин и товаров сменились складами для людей — домами, кое-как прикрытыми фиговыми листиками скверов. Под чахлыми деревьями загорала шпана — видимо, для всех других дел ей было слишком жарко. По дороге ехало множество изящных, хорошо скрывающих свою бронированную сущность авто. По тротуарам шли хронически озабоченные люди. Понятно, их не волновало то, что в тридцати километрах от всего этого — Ас-Нер. Тридцать километров — это тридцать световых лет. Вдобавок между катакомбами и городом — мы, военные. Хашры выползают из-под земли и благополучно убиваются нами (а иногда убивают нас). Никого, кроме офицеров, не интересуют повальное пьянство и еле-еле сдерживаемая наркомания в гарнизоне. И тем более, всем … ладно, скажем мягко: всем плевать на двадцатилетних парней с огрызками вместо рук, с окрошкой вместо лица и глаз.

Тридцать световых лет.

Туда (к нам), а не сюда вторглись монстры из параллельного пространства. А здесь идет спокойная жизнь, изредка прерываемая заказными убийствами. И, разумеется, регулярно случается соседский, непрофессиональный мордобой. Самые же напряженные события — бесконечные скандалы с участием знаменитостей.

Счастье нашей цивилизации, что хашрам нужны подземелья — от солнечного света чешуя тварей слезает вместе с мясом. А то бы они прошли по нам, как по проспекту.

Я припарковал бронетранспортер рядом с какой-то шикарной машиной — подавив желание как следует исцарапать ее белоснежный бок. Настроение портилось и портилось, хотя вроде бы и было хуже некуда. На тротуаре перед зданием суда стояли две проститутки, уже явно подзаправившиеся каким-то наркотиком. Около них увивался лощеный подросток лет двенадцати. Дежурившие на ступенях полицейские зевали. Видимо, пацан был сыном какого-то влиятельного лица.

Обычно я не реагирую на такие картины. Но сегодня для этого у меня было уж слишком мерзкое настроение. Из-за него я и думал обо всем плохом — отлично известном, пережитом еще в тинейджерстве и давно ставшем для меня всего лишь удаленным фоном для моей жизни.

Предьявив свое удостоверение, я удостоился сначала фальшивых улыбок охраны, а потом — ложи для почетных гостей. В ней меня посадили рядом с депутатом от нашего гарнизона. К счастью, политику было не до бесед — конкуренты снова пытались засунуть его в тюрягу, за взяточничество. Так что я спокойно устроился в огромном, мягком кресле, закинул ногу на ногу, поместил на лицо непроницаемую ухмылку. Сзади и выше меня — на местах для публики — посмеивались и шуршали обертками жвачек, шоколада. Впереди и внизу, на небольшом возвышении, стояла стальная клетка. В ней, за утрированно толстыми прутьями, сидели подсудимые — мрачные, но вроде бы совсем обыкновенные люди.

Заседание началось. Прокурор регулярно срывался с напыщенных интонаций на крик — громкий и совсем безэмоциональный. (Как он умудрялся это совмещать — до сих пор не понимаю.) На огромном голографическом экране за спинами судей плыли банальные кадры: куски расчлененных трупов. Только на этот раз они были следами людей, а не хашрей.

Сзади меня не прекращалось пластиково-бумажное шуршание, хихиканье. Депутат от гарнизона то ли спал, то ли смотрел фильм, проецируемый на внутреннюю сторону его темных очков. Судьи туповато смотрели в экраны своих компьютеров.

Потом выступал адвокат. Он нес что-то про безденежное детство и бездушное общество. Кончилось традиционным обвинением: все-де спровоцировано сетями компьютерного вещания. Можно подумать, одни подсудимые смотрят по нему фильмы. Терпеть не могу, когда ответственность с человека перекладывается на что попало. Можно подумать, что ни у кого из нас нет ни собственной воли, ни собственных голов. В таких случаях мне кажется, что кому-то очень выгодно вбить в человеческие мозги, что все мы — винтики общества, которое полностью управляет нами, вот только не всегда удачно…

Потом начали давать слово представителям различных организаций. Дошло дело и до меня — «героя мужественного Добровольческого Ополчения». Я встал, пожал плечами, бросил:

— Их необходимо расстрелять, — и сел. А что еще можно было сказать? Кровь и смерть — исконные вечерние развлечения горожан. И становиться еще одним их шутом… пытаться объяснить им, как это больно — даже когда тебе просто прострелят руку… Спасибо. Вот если с ними самими случается что-то страшное — тогда они впадают в психозы, шлют истеричные требования запретить публичное упоминание слова «убийство»… Развлечения такой «поумневшей» персоны навсегда смещаются в спектр пасторалей.

Я люблю жить. И, как уже говорил, уже давно не размышляю над некоторыми вещами. Когда-то, в молодости, такие мысли чуть не загнали меня в петлю. Я спасся, уйдя в рейнджеры и делая полезное дело — стреляя в хашрей. То есть перестал быть тем единственным человеком из миллиона, который, согласно статистике, недоволен современным миром.

Но сейчас мой «помоечный оптимизм» (отцовское выражение) дал сильный сбой. То место в мире, которое я занимал, внезапно перестало меня удовлетворять. И я начал искать другой, лучший выход из реалий нашей цивилизации. Выход и для себя — и для хашра. Потому что меня совершенно не устраивала полная безнадежность ситуации, в которой был -была — хашр.

… Мы устроились на большом, заплесневелом камне. Я отложил огнемет в сторону (так, чтоб в ствол не попала жижа) и слушал неестественный, смешной голос. От красноватой полутьмы лицо собеседника казалось окровавленной маской — и кровь эта была несвежей, давней.

— Майор, мне ничего не известно о происхождении хашрей и их истории. Но я знаю другое, — Глаза без зрачков всматриваются в меня. Обе пасти, одна над другой, приоткрыты (позднее я узнал, что это — аналог нервного тика). — Ученые считают, что в человеческих мозгах есть некие химические соединения, в которых нуждаются хашры. Это чушь, майор. Я — великолепная биологическая фабрика, способная жрать любую органику и перерабатывать ее во все нужное. Мозги людей — это ритуал, символ сжирания души, — из горла хашра вылетела булькающая пародия на смешок. И этот звук утонул в гнилом, сальном воздухе тоннеля.

— У меня нет нужных знаний для детального объяснения этого процесса, и мне их неоткуда получить. Поэтому объясняю тебе схематически. Когда хашр кого-то убивает, информационная матрица жертвы — душа, биополе, называй это как хочешь, — короче, суть человека переходит в организм хашра. И частично уничтожается.

Кваканье прервалось. Внутри меня медленно пополз холодок. Я еще толком ничего не понял, но кое-что ухватил… Наташа, Ната… Неужели она, она… Дальше я думать не стал — сумел остановиться. Попытался вспомнить о нашей первой, так и оставшейся единственной ночи — и не смог. Хашр снова открыл пасть:

— Нам не надо понимать этот процесс, также как обедающим людям не надо понимать процесс пищеварения. — собеседник снова сделал перерыв. Короткий, почти незаметный, но перерыв. — Несколько дней личность сознает, что она в глубине чужого мозга; что она беспомощна; что ее пожирает информационное поле хашра. Это поле разрывает все связи внутри нее, встраивает ее куски в себя…

Спокойные, безэмоциональные слова — словно хашр говорит о чем-то вроде мелкой покупки. Никаких попыток взвинтить мои нервы, вызвать у меня эмоциональную реакцию. Перерыв — и продолжение:

— Я родилась и жила в городе у озера, — монстр опустил голову почти до жирной воды и сидел, как статуя сатанинского идола. — Меня съел хашр. Так что об этом я знаю все.

— Съел, — я повторил это и очень тупо кивнул головой. В тот момент до меня еще не совсем дошло, что из тела твари со мной говорит другое сознание.

Человеческое сознание.

— Все было очень плохо, но я не хотела подыхать, становиться  этим, — продолжал квакать хашр. — Я вцеплялась в каждый кусок своих мыслей, не давала оторвать его от себя. Я быстро построила барьер между мной и  и м. Мы оба жили в одном мозге, дрались друг с другом. Наверное, от ужаса я стала почти сумасшедшей. Единственное, что я тогда могла понять — где  о н, а где я. В остальном в моих понятиях был бардак. И поэтому я так быстро переквалифицировалась в программиста.

Последнее слово показалось мне нелепым. Я на секунду подумал, что этот хашр — то есть этот человек — все-таки чокнулся… чокнулась. Такое мнение, разумеется, не было осуждающим — я вполне понимал ужас ее ситуации.

Хашр, похоже, вычислила, о чем я думаю:

— Люди обращаются со своим мышлением, как пользователи с компьютером. Они не понимают, как оно работает, не имеют доступа к очень многим процессам. Слышал термин «подсознание»? А я была вынуждена заняться самопрограммистикой. Прослеживала связи внутри себя, в бессознательном хашра… Но туда я лезла мало: было страшно, — чешуйчатая голова рывками помоталась по сторонам. — Я жила в хашре и чувствовала, как он убивает. Я не могла ни управлять его лапами, не могла отключиться от его ощущений. Я же была частично сожранной, и поэтому некоторые куски у наших личностей были общие… И изолироваться от хашра значило терять части себя, отдавать их на переваривание… Я этого не могла. Ладно. Короче, его ощущения были и моими. Это мои когти рвали позвоночники, и кровь текла под мою чешую. Я чувствовала под своими зубами мозги… В хашре появлялись другие человеческие сознания. Но никто из них не желал драться за себя. Они скулили и разлагались, гибли. Они призывали смерть. Некоторые полупереваренные, если хашр убивал кого-то при них, сходили с ума. А я не хотела подыхать. Понимаешь, — клыкастая морда наклонилась к моему лицу, чуть его не коснулась, — это непереносимо страшно: быть растворенной в этой твари. Уж лучше мозги в пастях… — монстр отодвинулся, начал равномерно, монотонно раскачиваться на камне. — И другие тоже чувствовали, что очень плохо так гибнуть. Но от этого только еще сильнее спешили подохнуть. Выли, ныли… Ладно. В конце концов я разобралась в рефлексах и в сознании хашра — они очень примитивны. И запустила в его мозг структуру вроде компьютерного вируса. Оказывается, живое существо тоже можно уничтожить таким способом… И вот третий день гуляю в его теле одна.

— Ты хотела, чтобы тебя застрелили?

— Да.

В мою башку не пришло ничего умнее замечания:

— И это после такой драки за жизнь?

— Нет. За то, чтобы не слиться с хашрем. Жизнь я в гробу видала.

После этого мы сидели молча, глядя в жижу. Не играть же в игры типа: «Как тебе помочь?» — «Никак нельзя.» — «Ах, как жаль, я бы с удовольствием…»

Рубрика: Без рубрики.