Кома на троих, часть 1

Эпилог

Из газет:
«Скандально известный двадцатитрехлетний писатель Александр Базырин найден мертвым во дворе популярного писателя Максима Сергеева. Нина Горлова, проститутка, ревет и твердит, что лгала покойному о своей связи с Сергеевым, которого сейчас обвиняет в убийстве. «Я просто хотела, чтоб Сашка на мне женился!»

Фанаты писателя считают, что их кумир совершил ритуальное самоубийство. Это правдоподобно: только что всплыла информация о нескольких людях, покончивших с собой под влиянием его романов.

Но эта часть скандала — в будущем. А пока в отделении милиции, где Базыгина знают, облегченно сказали: «Пить надо меньше?» и — закрыли дело как явный несчастный случай.»

К городу присосался раскаленный, июльский, смог. Он, в союзе с взбесившимся солнцем, выжигал мозги людей, и казалось, что уличная пыль — их зола. Расцветала только смерть, гулявшая по домам и больничным палатам.

Но, увы, до Макса эта дама добраться не могла. Он был слишком здоров для инфаркта или инсульта. Поэтому я сидел и в бешенстве таращился за окно, на деревья парка. Еще неделя такого простоя — и сроки сдачи романа будут окончательно сорваны. Придется ругаться с директором издательства — а что делать? На клавиатуру смотреть тошно, в голове засело лицо Нинки, колышущееся от водочного марева. Нет, как эта мразь могла заняться сексом с Максом, а? С моим главным конкурентом!

Я вскочил, несколько раз пробежался по паркетному полу. Жизнь определенно рассыпалась. Конечно, у всех гениев были тяжелые судьбы. Но мириться с роком?! Добро бы тот выступил в более респектабельном, солидном образе. А так… Максим Сергеев отбивает у меня читателей, затем — любовницу. Мой рейтинг скатывается, его — растет с помощью самого черта. Жаль, что я не успел бросить Нинку — теперь выкручивайся с ней, трать на нее деньги, и еще — слушай всеобщий смех за своей спиной.

От злости я ударил кулаком по подоконнику и тут же закричал от боли в ушибленной руке. Ладно, за этот синяк кое-кто тоже заплатит! Заплатит… И через секунду я уже лежал на диване, весело смеясь. Потому что в голову мне пришли сразу две гениальные идеи.

Во-первых, читатели предают меня и мои книги не просто так. Они слишком глупы, чтобы сделать выбор сами. Значит, их втянули в заговор. Конечно же, вся толпа моментом пошла за новым, фальшивым лидером — ей слишком тяжело видеть мой гений, ей надо его растоптать!

А во-вторых: Макс наверняка причастен к этой травле. Те, кто не дает людям покупать мои книги, используют этого идиота, как противовес мне… Нет, Сергеев должен умереть!

Я вскочил на ноги и, потирая руки от возбуждения, кинулся на кухню. Интересно, сколько стоит киллер? Опять придется занимать деньги… У кого? Ах, блин, долгов у меня столько, что их едва-едва покроют гонорары за пять романов… или за шесть? И из-за такой мелочи мне все труднее и труднее разживаться не только долларами — даже какими-то несчастными рублями!

Мне что, самому прикажете идти убивать?!

От этой идеи я вначале вконец озверел — но через минуту впал в приятную негу. Униженные мольбы Мaкca, пятна его крови на моих руках, рубашке, лице… Увы, мечты кончились воспоминанием о ментовке. И метания между кухонными стенами возобновились.

В итоге я больно ударился коленом о холодильник, рухнул на стул и чуть не расплакался. Примерно полчаса мне пришлось провести в тупой прострации — пока в голове не появилась еще одна блестящая идея. Надо сходить за водкой! Она мне всегда помогает, она — второй из двух моих единственных друзей в этом мире. Первый, конечно. Покровитель, но…

Думаю, мой вдохновенный вопль услышали во всем квартале. Покровитель!!! Вот, вот кто меня спасет. Он, мудрый и всемогущий!

Но перед тем, как изложить ему мою просьбу, надо успокоиться. То есть — опять же хорошенько выпить. И я, прямо в домашней Футболке и мятых шортах, кинулся на улицу — к ближайшему ларьку.

На обратном пути я дважды чуть не сбил с ног каких-то ленивых, умирающих от жары людей. Не помню, мужчин или женщин. Меня, кажется, обозвали алкашом — но сегодня дурацкие оскорбления пролетали мимо моего мозга. Когда я вбежал в подъезд — то чуть не упал на заплеванный пол: мне показалось, что какая-то магия отпечатала только что услышанные ругательства на штукатурке. К счастью, я успел заметить, что в настенной надписи фигурирует не мое имя; а потом вспомнил, что эти буквы нацарапаны вообще несколько месяцев назад.

Поэтому мне удалось не разжать руки и спастись от кошмара разбитых бутылок и повторной пробежки по мягкому асфальту. Я же был без сумки и просто обнимал водку, прижимая ее к груди так же крепко, как новенькую любовницу…

Ключ никак не хотел лезть в замок — настолько растрепались, взвихрились мои чувства. Пальцы скользили — то ли от пота, то ли от грязи. Что ж, винный ларек содержит кто-то вроде грузин — или евреев? Факт, что и от тех, и от других хорошего ждать не стоит, как я от всех остальных людей. Хоть бы вымыли бутылки со своим самопалом, свиньи!

Но наконец замок поддался. Я ворвался сначала в прихожую, потом в спальню. И начал расслабляться, лежа на незаправленной постели. Водка была теплой — но остудить ее не хватало терпения. Вместо закуски я использовал водопроводную воду из графина — тоже болезненно-теплую, воняющую хлором.

Но, несмотря на все это, благословенное спокойствие приходило быстро. Окружающий, ненавистный мир стал отдаляться от меня. Его грубые, наглые лапы разжимались, и между нами все ширилась, ширилась благословенная, зыбкая прослойка спирта… Меня уносило в туманы прошлого, я был нигде и везде — тогда, сейчас…

Мне шестнадцать лет. Я сижу на полу и горько плачу над гадким ответом, присланным мне из какого-то журнала; дома никого нет, через маленькую форточку залезает холодное, как из склепа, дыхание осени. Мелкий нудный дождик попадает и в комнату, на подоконник. Я думаю о том, что сама земля и само небо оплакивают мою трагедию. Величественным облакам жалко меня, они меня понимают — в отличие от бессердечной, безмозглой редакции. Я встаю; пошатываясь, иду на кухню. О, это помещение! К нему меня тянет всю жизнь. В любой тяжелой, мучительной ситуации я должен быть тут, за столом. Да, мой отец все время орет матери: «Твое место на кухне!». Он не прав, он тоже против меня — это же мое, мое место! И мать тоже хочет меня с него выжить, и… Всхлипывая, я беру нож для резки хлеба, падаю на колени. У меня нет ни сил, ни желания жить. В кармане лежит записка — длинная, с полным списком людей, которых надо судить и расстрелять за мое самоубийство. Может быть, хоть официальное следствие назовет всех их моими палачами! Но рука никак не хочет подниматься к шее. Я реву и дрожу, Мне страшно: вдруг появятся родители и все это увидят? Тогда не миновать порки… но я же буду трупом… о, хоть кто-нибудь, помогите!

И я медленно падаю на жесткий, давно не мытый пол. Глаза слепнут. А потом — мое неподвижное тело оказывается внизу. Я вижу его; нож, которым не успел воспользоваться. Но испугаться не успеваю: вокруг возникает непроглядная серая пелена, приходит отупение. Откуда-то вроде бы слышится голос. Он нечеткий, разобрать его интонацию, тембр я не могу:

— Никто из людей не в силах стать писателем самостоятельно. Это дар Высших. Ты его заслужил. Ты его принимаешь?

«Да, да!» — орет что-то внутри меня. Я тут же — я прихожу в себя. Мне совершенно не хочется разбираться в случившемся. Как робот, я поднимаюсь, кладу нож на место, в ящик. Иду к своему письменному столу, заваленному тетрадями с двойками и учительскими записками, грозящими опять оставить меня на второй год. Руки становятся чужими. Голова ватная, пустая. Пальцы сами берут обгрызенную авторучку, начинают писать первые строки повести «О, скорбь!». Через семь месяцев я отправлю его текст в издательство — и прославлюсь. Да, в начале -среди узкого круга по-настоящему развитых людей. Но позднее, после выхода «Мироздание есть сортир», обо мне заговорили все!

Рубрика: Рассказы.